Предлагаем вам текст лекции Марка Фрейдкина об интереснейшем английском авторе - Джейке Тэкри. Это лекция из цикла "Весь век мы поем", который Марк уже больше года читает в московском клубе "Квартира 44". Темами других лекций было творчество Брассенса, Жюльетт, Наговицы - и впереди, наверняка, еще много интересного.
Оптимальной представляется следующая процедура: скачать архив, распаковать и слушать песни, глядя на подстрочник. Впрочем, любой другой способ тоже сгодится.
Этот симпатичный парень и есть Джейк Тэкри (Jake Thackray), о котором мы сегодня поговорим. В некотором смысле Джейке Тэкри — парадоксальная фигура. Продвинутые англичане считают его лучшим сочинителем песен за всю историю Англии, и тем не менее в нынешнем англоязычном мире он почти забыт. Его альбомы выходят крайне редко и очень ограниченными тиражами, его слушает и знает только очень рафинированная публика. А у нас его, понятное дело, вообще не знает почти никто. К примеру, в русскоязычном интернете на запрос «Джейк Тэкри» нет ни одной ссылки, кроме недавнего объявления о посвященном ему вечере. Попробую хотя бы отчасти заполнить эту зияющую лакуну.
Для начала краткая биография. Джейк Тэкри (урожденный Джон Филипп Тэкри) родился в 1938 году в Лидсе на севере Англии в семье полицейского Эрнеста Тэкри. Место рождения важно. Джейк всегда остро чувствовал себя йоркширцем и северянином, многие его песни в той или иной степени посвящены Йоркширу, и до конца дней он сохранил неистребимый йоркширский акцент, который особенно впечатляет при первом знакомстве с его песнями. Потом как-то принюхиваешься. Причем, что удивительно, он прекрасно и без всякого акцента говорил по-французски, прожив во Франции четыре года, а от йоркширского акцента не избавился даже проработав почти тридцать лет на английском телевидении. Удивительно и то, что этот коренной уроженец Северной Англии внешне был типичным южанином и больше походил на француза или даже итальянца. Впрочем, девичья фамилия его матери Армитаж подразумевает французские корни, но точно об ее происхождении ничего не известно.
С юности Джейк думал о карьере священнослужителя. Всю жизнь, и особенно в последние годы он был убежденным католиком. Он учился сначала в иезуитстком колледже св. Михаила в Лидсе, а потом в иезуитском же закрытом интернате в Долгелоу в северо-западном Уэльсе. Но потом что-то в его настроениях изменилось, и он поступил в Дэрхемский университет на курс английского языка, каковой, невзирая на акцент, успешно закончил. Сразу после выпуска он уехал во Францию и там четыре года преподавал в разных городах английский язык. В 1961-1962 годах его даже занесло в Алжир, где в то время в самом разгаре была гражданская война. К этому же времени относятся и первые публикации его стихов. По непроверенным данным, он вел во Франции чрезвычайно бурную жизнь, профессионально играл в регби и был даже дисквалифицирован за то, что во время матча укусил соперника. Рассказывали также, что там он был в разное время обручен с пятью разными девушками, что при его импозантной внешности совсем не удивительно.
Но главным в его французской жизни было знакомство с творчеством французских шансонье, и в первую очередь — с творчеством Жоржа Брассенса, которое произвело на молодого Джейка без преувеличения неизгладимое впечатление. Он был буквально потрясен и сохранил это восхищение на протяжении всей своей жизни. Со временем он даже переведет на английский несколько песен — в том числе и знаменитую «Гориллу». Хотя, на мой взгляд, эти переводы ему не слишком удались. Но и во многих его оригинальных песнях чувствуется явное влияние Брассенса, а некоторые просто выглядят парафразами или вольными переложениями, что, разумеется, ни в коем случае не отменяет их самостоятельной художественной ценности.
До своего знакомства с творчеством Брассенса Тэкри никаких песен не писал и даже никогда не брал в руки гитару. Но, вернувшись в 26 лет (в 1964 году) в свой родной Лидс и начав там преподавательскую деятельность, он первым делом купил себе гитару и довольно быстро научился очень прилично на ней играть. И конечно, он начал писать песни и даже иногда выступать с ними в небольших клубах и пабах. Этим в Англии 60-х было трудно кого-то удивить — это было время расцвета английской клубной музыки, время взлета «Битлз» и «Роллинг Стоунз» и поголовного увлечения фолком и рок-н-роллом. Сочиняли и пели свои песни почти все, кто имел к этому хоть малейшую склонность. Но то, что делал Джейк, не имело с этим ничего общего. Он — едва ли не единственный во всей английской музыке — писал песни в духе французского шансона, причем тексты его песен по поэтическому мастерству и виртуозности не уступали текстам его учителя. Вдобавок они еще были такими смешными, что публика на концертах просто помирала со смеху. Хохот в зале временами стоял такой, что ему было трудно петь.
Неудивительно, что на него обратило внимание местное отделение BBC, и вскоре он стал регулярно появляться в радиопередачах. А еще через пару лет им заинтересовался известный продюсер Норман Ньюэл, и в 1967 году вышел дебютный альбом Джейка, названный «Распоряжения на случай смерти Джейка Тэкри» по названию одной из центральных песен альбома, наверняка написанной под впечатлением от нескольких поэтических завещаний все того же Брассенса.
А вскоре в жизни Джейка произошло очень важное событие, которое трудно оценить однозначно. Во многом благодаря своей импозантной внешности и глубокому красивому баритону он был приглашен в популярное еженедельное юмористическое телешоу на BBC, посвященное рекламе и защите прав потребителей, где он помимо прочего должен был каждую неделю исполнять новую песню. Он забросил преподавание и с тех пор почти тридцать лет регулярно фигурировал на телеэкране, в основном, во всякого рода попсовых программах для домохозяек. Это довольно тяжелая работа, особенно если принять во внимание его элитарные вкусы и пристрастия. Конечно, она ему претила, но одними только песнями едва ли можно было бы зарабатывать на жизнь. Ему пришлось насочинять на телевидении кучу всяких песенок, о которых, по его собственному признанию, ему до конца жизни было стыдно вспоминать. Но при этом Джейк стал популярной и узнаваемой фигурой. Впрочем, и этой популярности он тоже стыдился. Так, в интервью после аншлагового концерта в Королевском Альберт-холле в 1970 году (надо сказать, единственного во всей его карьере) Джейк сказал «На меня ходят только потому, что я мелькаю на телевидении. Если бы с концертом решил выступить ведущий прогноза погоды, на него бы тоже все приперлись». Он рассматривал свою популярность как своего рода несчастное стечение обстоятельств, о котором хотелось поскорей забыть.
Параллельно с каторжной телевизионной работой Джейк продолжает выступать с песнями и записывать альбомы. Причем песни его становятся все лучше, все изысканней и все сложней. Но на фоне свингующих и хиппующих 60-х он явно выглядит белой вороной. Даже его внешний облик — скромный твидовый свитерок, рубашка с узким воротом и узкий галстук — резко констрастировал с тем, как должен был выглядеть музыкант того времени. В 1968 году на знаменитой студии «Эбби роуд» выходит альбом «Развитие Джейка», причем одновременно с ним в соседней комнате битлз записывали свой знаменитый альбом «Сержант Пеппер». Рассказывают, что Тэкри и Леннон однажды встретились в коридоре студии, и Леннон сказал ему: «Парень, мне нравится твой прикид», а потом начал восторженно цитировать стихи из песен Тэкри. Впрочем, не исключено, что это апокриф.
В 1971 году выходит альбом «Живой концерт» — запись уже упоминавшегося концерта Джейка в Альберт-холле, а в следующем 1972 — альбом «Петушок-забияка». А в 1973 году произошло событие, которой Тэкри считал своим вершинным творческим достижением и вообще главным событием своей жизни. Ему и группе энтузиастов удалось добиться согласия Брассенса выступить на открытии Театра Шермана в Кардиффе. Это, надо сказать, было единственным выступлением Брассенса в Великобритании — он вообще очень редко и неохотно выезжал из Франции. Так вот, на этом концерте в Кардиффе Джейк отработал на разогреве все первое отделение.
Но после этой вершины музыкальная карьера Тэкри явно пошла на спад. В 1975 году он записал сборник «Лучшие песни Джейка Тэкри», а в 1977 году вышел его последний альбом «Она говорит». В том же году вышло его единственное прижизненное собрание стихов и песен в виде книги.
Тэкри еще продолжал активно работать на телевидении, но песен почти не писал и выступал с ними все реже. Он вообще не любил концертов в больших залах и предпочитал выступления в маленьких клубах и даже в пабах. Постепенно его популярность, которая и в лучшие годы не была чрезмерной, стала совершенно сходить на нет. Его песни казались чересчур литературными, трудными для восприятия, музыкально устаревшими. То, что он делал, было невозможно отнести ни к какому жанру. Это был не джаз, не рок, не фолк и даже не французский шансон, хотя к нему Джейк был ближе всего. При том что содержание большинства его песен, а главное, их юмор были типично английскими, восходящими к комическим куплетам викторианской комедии второй половины 19 — начала 20 века: Джером Джерому, Гилберту, отчасти даже Уайльду. В Англии второй половины 20 века такой конгломерат выглядел очень странным и непривычным. В английской культуре того времени не было ничего даже отдаленно похожего — он был один такой. Он и 60-е годы вписывался с трудом, а в 70-х в эпоху «диско» он уже был совершенно никому не нужен, кроме горстки настоящих ценителей.
В конце 70-х Тэкри довольно много гастролировал по Европе, Северной Америке и даже Дальнему Востоку, но это явно не принесло ему удовлетворения. И, разумеется, такое тотальное в творческом плане одиночество не могло не сказываться на его психике. Будучи с молодости веселым, компанейским, чрезвычайно общительным и приятным в общении человеком, он все больше замыкался в себе, впадал в депрессию, терял веру в себя, чему в немалой степени способствовал тяжелый и с годами прогрессирующий алкоголизм, с которым непонятно как уживался с годами тоже прогрессирующий католицизм.
В 80-х он, сжав зубы, еще работает на телевидении, но все больше разочаровывается в публичных выступлениях и в публичной жизни. И наконец в начале 90-х окончательно прекращает песенную и телевизионную карьеру и уезжает в свой дом в городке Монмут на юге Уэльса, который он купил еще в конце 60-х годов и где за последние десять лет своей жизни он повидал мало хорошего. Он разъезжается с женой и своими тремя детьми, живет очень бедно, одиноко, много пьет, скандалит, даже дерется и понемногу опускается. Вот как описывает его старый друг: «В молодости и в зрелые годы Джек был чрезвычайно привлекательным и красивым человеком. Теперь же передо мной был какой-то спившийся люмпен. Его когда-то твердые и мужественные черты лица расплылись в алкогольной отечности, из высокого и стройного человека он превратился в сгорбленного старика. Но хуже всего были глаза, полные невыразимой тоски и отчаянья. Его было практически невозможно узнать».
В свои последние годы Тэкри стал чрезвычайно критично относиться к своему творчеству и поносил свои песни в малоцензурных выражениях. Вдобавок в 2000 году, за два года до смерти, он был официально объявлен несостоятельным банкротом, что тоже не прибавило жизненного оптимизма. Правда, в начале 2002 года группа его старых поклонников организовала так называемый «Проект Джейка Тэкри», чтобы как-то оживить память о нем. Они создали официальный сайт Тэкри и добились разрешения компании EMI, которой принадлежали все права на записи Джейка, выпустить двойной альбом, куда вошли 42 песни Тэкри. Но смехотворный тираж альбома — 200 экземпляров — говорит сам за себя. Этот альбом вышел в ноябре 2002 года, а через месяц старший сын Джейка зашел к нему поздравить в сочельник и обнаружил отца мертвым. Он умер от сердечного приступа.
Как это часто бывает, смерть артиста ненадолго оживила интерес к нему. Было переиздано несколько его альбомов, в том числе вышло почти полное собрание его песен на четырех CD под названием «Jake in a box». Был даже написан мюзикл по мотивам его песен, который несколько лет без особого успеха шел в английских провинциальных театрах. А вскоре память о нем окончательно заглохла. Так бесславно и печально закончился путь одного из лучших авторов-исполнителей в английской песне.
Ну а теперь давайте наконец перейдем к песням. И чтобы поднять настроение после всей этой грустной истории, начнем с одной из самых смешных и непристойных песен Тэкри, которую он в свои поздние годы под влиянием усугубившегося католицизма называл «грязным и никому не нужным хламом», что лишний раз говорит о том, насколько искаженным тогда было его восприятие. Потому что песня эта с поэтической точки зрения так виртуозно написана, что у переводчика просто опускаются руки. Я без ложной скромности считаю себя не последним человеком в этом деле и несколько раз брался за нее. Но перевести ее, сохранив весь версификационный блеск, совершенно нереально. Там рифмуется почти каждое слово. Я хотел бы, чтобы вы сначала послушали оригинал, услышали реакцию зала и, так сказать, прониклись атмосферой живого исполнения. А потом прочитали подстрочник. Песня называется «The lodger» — «Жилец».
01. The lodger (Жилец)
The Lodger
My landlady had three lovely daughters.
They used to come and make my bed each day.
They used to come and clean my living quarters,
But their mother made quite sure they didn't stay.
There was Mary:
she seemed chary;
There was Helen:
she seemed well and
truly sceptical about my qualities;
There was Julie:
she was truly
well-proportioned,
but her caution
Brought exhaustion
on my aching arteries.
But I was wrong: they weren't at all impervious
To the possibilities of high romance -
And I sensed a certain girlish nerviness
In the way they folded my pyjama pants.
And I was right,
for late one night
Sweet little Mary,
like a fairy,
As I lay sleeping,
came a-creeping
to my side.
She was mine:
it was divine -
but we were doomed,
for very soon
Into the room
came sister Helen, and she cried:
"Mary, go to bed!"
Off Mary went.
"Now, young man," Helen said,
"for your punishment,
"We mustn't have a fight,
we mustn't make a row:
"Turn off the light -
it's my turn now!"
Well, after all, I'm young and relatively vigorous,
And though I still protest my innocence,
By temperament I'm strictly un-polygamous,
And if I sinned, I sinned in self-defence.
Nevertheless
I must confess
I wouldn't miss
that sort of bliss
And when it ended
I was rendered
comatose.
When, loud and clear,
very near,
in my ear
a loud voice spoke
And I was awoken
from my post-coital doze.
"Helen, go to bed!"
Helen went away.
"Now, young man," Julie said,
"you will have to pay!
"You've blighted Helen's charms,
filched her purity.
"Open up your arms -
come and filch me!"
I was amazed, and really rather tired;
I thought I'd given all that I could give.
A little kip was all that I desired,
But I'm British, so my upper lip was stiff.
She was chaotic,
idiotic,
quite exotic
and ecstatic,
Acrobatic
and emphatic-
ally fine.
All to no good,
for when I could
open my eyes,
to my surprise
I found her mother looking into mine.
"Julie, go to bed!"
Julie left the scene.
"Now listen, Ma," I said,
"I know the old routine.
"I'll do what you like,
but I shall be vexed
"And I'll bloody well go on strike
if Grandma's next!
Жилец
У моей хозяйки было три славных дочки,
они каждый день убирались в моей квартире
и каждый вечер стелили мне постель,
но их мать не сомневалась, что они не остаются у меня на ночь.
Мери казалась такой застенчивой.
Хелен казалась такой благоразумной
и весьма скептично ко мне настроенной.
Джули была прекрасно сложена,
хотя ее предусмотрительность ужасно действовала мне на нервы
Но это было обманчивым впечатлением: они вовсе не оставались безразличными
к амурным перспективам,
и в том, как они складывали брюки моей пижамы,
я чувствовал некоторое девическое возбуждение.
И я таки был прав: однажды ночью, когда я уже спал,
малютка Мери, словно фея, осторожно прокралась ко мне под бочок.
Она была моей, все шло великолепно.
Но мы были обречены, потому что в скором времени
в комнату вошла сестрица Хелен и закричала:
«Мери, марш в кровать!» Мери вышла вон.
«Итак, молодой человек, — сказала Хелен, — вас бы следовало наказать.
Но нам не стоит ссориться и устраивать скандал.
Выключите свет — теперь моя очередь!»
Что ж, в конце концов я был молод и довольно энергичен
и могу заявить в защиту своей невиновности,
что по натуре я совершенно не полигамен
и, если грешил, то только в целях самообороны.
Тем не менее я должен признаться, что не упустил
этой порции наслаждения, и когда все окончилось
я лежал почти в беспамятстве.
И тут над самым ухом я услышал чрезвычайно громкий
и отчетливый голос, который прервал мою посткоитальную дремоту.
«Хелен, марш в кровать!» Хелен вышла вон.
«Итак, молодой человек, — сказала Джули, — пришел час расплаты.
Вы покусились на прелести Хелен, похитили ее целомудрие.
Раскройте же свои объятья и похитьте мое!»
Я был потрясен, но, честно говоря, я уже малость подустал.
Мне казалось, что я отдал все, что мог.
Мне хотелось только одного — немного вздремнуть,
Но я британец, а они не пасуют перед трудностями.
Она была хаотична, идиотична, весьма экзотична,
Экстатична, акробатична, но бесконечно хороша.
Но дело кончилось плохо: когда я смог открыть глаза,
я с удивлением увидел, что на меня смотрит ее мамаша.
«Джули, марш в кровать!» Джули испарилась.
«Ну что ж, мама, — сказал я, — я понял, как тут у вас все устроено.
Я сделаю то, что вы хотите, но я, черт возьми, буду возражать
и объявлю забастовку, если следующей окажется бабушка!»
Следующая песня называется «Фамильное древо». Джейк вырос в семье полицейского и был, так сказать, интеллигентом в первом поколении. О своих родителях он никогда особо не распространялся и в песнях о них не упоминал вообще. До какой степени персонажи этой песни связаны с его реальными родственниками, сказать трудно, но все-таки едва ли это вымысел в чистом виде. Хотя своей чудаковатостью они чем-то неуловимо напоминают героев лимериков Эдварда Лира.
02. Family Tree (Фамильное древо)
Family Tree
Up my, my family tree
There hangs my curious pedigree,
My long, my lurid ancestry -
The prancing phantoms and ghosts
Of my rude forefathers.
Nevertheless, despite their sins,
Bless my kiths and bless my kins.
There they all perch to see
Up my, up my family tree.
Up my, my family tree,
No blue blood, no nobility;
No trace of aristocracy -
Except for Uncle Sebastian
Who once raped a duchess.
Nevertheless, despite their sins,
Bless my kiths and bless my kins.
There they perch for all to see
Up my, up my family tree.
We've no ancestral halls,
No haughty portraits on our walls;
No family monuments at all -
Unless it's my cousin Sheila's
Stupendous cleavage.
Nevertheless, despite their sins,
Bless my kiths and bless my kins.
There they perch for all to see
Up my, up my family tree.
My great-great-uncle Sam,
A very tranquil sort of man,
Could not afford his wife a pram -
He pushed his babies round the park
In a green wheelbarrow.
Nevertheless, despite their sins,
Bless my kiths and bless my kins.
There they perch for all to see
Up my, up my family tree.
My Uncle Will, my Auntie May
Were very much in love, so they
Got married after some delay -
They dressed their kids up in white
When they both went legal.
Nevertheless, despite their sins,
Bless my kiths and bless my kins.
There they perch for all to see
Up my, up my family tree.
When brother Richard was thirteen
He was a Boy Scout, keen and clean.
He got presented to the Queen -
And then he went and spoiled it all
When he offered her a Woodbine.
Nevertheless, despite their sins,
Bless my kiths and bless my kins.
There they perch for all to see
Up my, up my family tree.
Let this be understood,
That our family name is mud,
Our sheep are black our cheques are dud -
But we survive! We're alive!
So it's up with the Thackrays!
Nevertheless, despite their sins,
Bless my kiths and bless my kins.
There they perch for all to see
Up my, up my, up my, my family tree.
Фамильное древо
На моем фамильном древе
Можно увидеть всю мою причудливую родословную —
Моих многочисленных и пестрых предков,
Кичливые духи и призраки
Моих неотесанных прадедов.
И тем не менее, Господи, несмотря на все ее прегрешения,
Прости и помилуй мою родню.
Вот она вся вывешена напоказ
На ветвях моего фамильного древа.
На моем фамильном древе
Нет никаких следов благородного происхождения или голубой крови,
Ни малейших связей с аристократией,
Если не считать того, что дядя Себастьян,
Однажды сгоряча трахнул какую-то герцогиню.
И тем не менее, Господи, несмотря на все ее прегрешения,
Прости и помилуй мою родню.
Вот она вся вывешена напоказ
На ветвях моего фамильного древа.
У нас нет ни наследственных поместий
С величественными портретами на стенах,
Ни семейных достопримечательностей,
Если не считать гигантского декольте
Моей кузины Шейлы.
И тем не менее, Господи, несмотря на все ее прегрешения,
Прости и помилуй мою родню.
Вот она вся вывешена напоказ
На ветвях моего фамильного древа.
Мой двоюродный дедушка Сэм
Был очень уравновешенным человеком.
Когда ему не хватило денег на детскую коляску,
он катал своих малышей по парку
в зеленой хозяйственной сумке на колесиках.
И тем не менее, Господи, несмотря на все ее прегрешения,
Прости и помилуй мою родню.
Вот они все вывешены напоказ
На ветвях моего фамильного древа.
Мои дядя Уилл и тетя Мей
Так сильно любили друг друга,
Что зарегистрировали брак с некоторым опозданием
и крестили своих детей,
Когда те оба уже стали совершеннолетними.
И тем не менее, Господи, несмотря на все ее прегрешения,
Прости и помилуй мою родню.
Вот она вся вывешена напоказ
На ветвях моего фамильного древа.
В свои тринадцать лет
Мой брат Ричард был ревностным и образцовым бойскаутом.
Он удостоился быть представленным королеве.
Но смазал все впечатление,
Предложив ей докурить свой «бычок».
И тем не менее, Господи, несмотря на все ее прегрешения,
Прости и помилуй мою родню.
Вот она вся вывешена напоказ
На ветвях моего фамильного древа.
Что тут говорить?
Наша семья вышла из грязи,
Все наши овцы — паршивые, все наши чеки — поддельные.
Но мы выжили! Мы живем!
Вот, собственно, и всё о семье Тэкри.
И тем не менее, Господи, несмотря на все ее прегрешения,
Прости и помилуй мою родню.
Вот она вся вывешена напоказ
На ветвях моего фамильного древа.
Следующая песня называется «Lah-di-dah». Я перевел это как «паинька», хотя это и не очень точно. Но более адекватного русского выражения я не нашел. Сама по себе песня — это еще один образец типично английского юмора. Ее можно легко представить себе как какой-нибудь монолог из рассказов Джерома Джерома. С тем лишь исключением, что Джейк позволяет себе гораздо более резкие выражения.
03. Lah-Di-Dah (Паинька)
Lah-Di-Dah
Now we're agreed that we're in love
We'll have to face the lah-di-dah,
The eyewash, all of the fancy pantomime.
(I love you very much.)
I'll try love, I'll bill and coo
With your gruesome Auntie Susan
I'll stay calm, I'll play it cool;
I'll let your tetchy uncles
Get me back up, cross my heart.
And I shan't get shirty when they say I look peculiar.
I'll be nice to your mother,
I'll come all over lah-di-dah,
Although she always gets up me nose.
(I love you very much.)
And so I'll smile and I'll acquiesce
When she invites me to caress
Her scabby cat;
I'll sit still while she knits
And witters, cross my heart,
And I shan't lay a finger on the crabby old batface.
I'll be polite to your daddy,
Frightfully lah-di-dah,
Although he always bores me to my boots.
(I love you very much.)
And so I won't boo and hiss
When he starts to reminisce
I won't drop off, I won't flare up;
The runs he used to score
And how he won the war, cross my heart,
But I'll have to grit me teeth when he goes on about his rupture.
I'll behave at the wedding breakfast
I'll be lah-di-dah
So help me! Hearty toasts and risky jokes!
(I love you very much.)
So help me, I'll force a laugh
For the flicking photographs
So have no fear, I won't turn tail;
I won't run amuck
when the females chuck
Confetti in my ears.
And cross me heart, love, I'll keep off the pale ale.
When we're off on our own
No more lah-di-bloody-dah
I promise, we just won't have the time
We won't have time for such,
Such fancy pantomimes.
(I'll love you far too much.)
Паинька
Мы любим друг друга и помолвлены,
Так что теперь нам надо быть паиньками
и для отвода глаз разыгрывать всю эту дурацкую комедию.
(Я так тебя люблю)
Ну что ж, я попробую. Я буду подлизываться и ворковать
С твоей жуткой теткой Сьюзен. Я буду спокоен и глазом не моргну,
Когда твои обидчивые дядья будут доводить меня до ручки,
и, сжав зубы, я не стану беситься, когда они начнут говорить, что я такой необычный.
Я буду вежлив с твоей матерью, я буду настоящим паинькой,
Хотя она почему-то все время тщательно разглядывает мой нос.
(Я так тебя люблю)
Я с улыбкой соглашусь, когда она предложит мне погладить
Ее чесоточного кота. Я буду сидеть и, сжав зубы,
Спокойно слушать ее бесконечную болтовню за вязанием
и даже пальцем не трону эту мерзкую старую зануду.
Я не буду грубить твоему отцу, как и положено паиньке,
Хотя он достает меня до печенок
(Я так тебя люблю).
Но я, сжав зубы, не стану свистеть, улюлюкать,
А также задремывать или выходить из себя
Когда он ударяется в воспоминания о том, как побеждал в гонках и выигрывал войну.
Но я с трудом смогу сдержаться, когда он начет рассказывать про свою грыжу.
И на свадебном застолье я тоже буду вести себя как паинька.
О господи! Эти задушевные тосты и сомнительные шутки!
(Я так тебя люблю).
Я буду выдавливать из себя улыбки перед нацеленными фотоаппаратами.
Не бойся, я не смоюсь и не полезу на стенку,
Когда всякое бабье будет мне вешать лапшу на уши
И, любовь моя, я, сжав зубы, воздержусь от светлого пива.
Но когда мы наконец останемся одни, я уже не буду этим долбаным паинькой.
Обещаю тебе, у нас не будет времени на всю эту дурацкую комедию,
Ведь я так тебя люблю.
Следующая песня для Джейка в общем нехарактерна. Это едва ли не единственная вещь такого рода во всем его творчестве. По-моему, это вообще у него единственная вещь, написанная от первого лица, от себя лично. То есть песен от первого лица у него много, но это, как правило, не он сам, а всякого рода протагонисты и вымышленные персонажи. А здесь он говорит от себя открытым текстом. Это в чистом виде сентиментальная и даже местами трагическая любовная лирика, густо замешанная на алкогольной тематике. Достаточно сказать, что в ней употребляется шесть разных синонимов к выражению «напиться пьяным». Это, безусловно, не шедевр с поэтической точки зрения, но красивая мелодия и аранжировка во многом спасают дело. Надо сказать, что Джейк исполнял эту песню и по-французски, и мне как завзятому франкофилу французский вариант нравится даже больше.
04. The Black Swan («Черный лебедь»)
The Black Swan
Down at the Black Swan
We'll go sing our love song
We'll sit, we'll booze
We've got nothing to lose
We've lost it all, lost it all
Down at the Black Swan
We'll drink hard, we'll drink strong
Drink deep, drink long,
Drink our heads off, drink on
Now that she's gone, now she's gone.
Give us another pint, one more pint
Landlord of your very, very, best bitter beer
We'll be here all night
We're on a bender we're tanking up
We don't care
We don't go home tonight
There's nobody there.
Now she's gone
Now she's gone
Now she's gone
Go to bed early, girl
Go with a book
Go alone, go easy
Your life is your own
Don't lose it all, lose it all
Think on me kindly
But don't come and find me
I'm lost, I've lost, heart
And eyes are both crossed
Now that she's gone, now she's gone
Give us another pint, one more pint
Landlord, of your very very best bitter beer
We'll be here all night
We've had a skinful, we've supped some stuff
We don't care
We don't go home tonight
There's nobody there
Now she's gone
Now she's gone
Now she's gone
«Черный лебедь»
В «Черном лебеде» мы споем нашу любовную песню.
Мы будем сидеть и пьянствовать,
Нам больше нечего терять —
Мы все уже потеряли.
В «Черном лебеде» мы будем пить беспробудно и долго,
Пока не упьемся в стельку,
Ведь она ушла, она ушла.
Дай нам, хозяин, еще одну пинту
Своего самого лучшего и самого горького пива,
Мы здесь просидим всю ночь.
Мы сегодня в загуле, мы загрузились под завязку,
Но нам все равно.
Мы не пойдем домой —
Там никого нет.
Она ушла, она ушла, она ушла
Ложись спать пораньше, девочка,
Ложись спокойно с книгой, одна.
Твоя жизнь принадлежит тебе,
Не растеряй ее.
Вспоминая меня добром,
Но не пытайся найти меня.
Я пропал, я все потерял,
И душа, и взгляд померкли,
Когда она ушла, она ушла.
Дай нам, хозяин, еще одну пинту
Своего самого лучшего и самого горького пива,
Мы здесь просидим всю ночь.
Мы приняли на грудь и набрались по-полной
Но нам все равно.
Мы не пойдем домой —
Там никого нет.
Она ушла, она ушла, она ушла
Еще одно живое исполнение и еще одна типично английская песня из разряда историй про английских чудаков. Причем, как это часто бывает у англичан, чудаками выглядят оба — и тот, о ком рассказывается, и тот, кто это рассказывает. Впрочем, герой песни не обязательно англичанин — я, например, вижу в нем немало своих черт и особенностей. Я думаю, что многие из моих друзей могли бы описать меня подобным образом. В небольшом вступлении Джейк говорит, что вообще-то он в основном пишет про женщин, но эта песня в качеств исключения — про мужчину.
05. Leopold Alcox (Леопольд Олкокс)
Leopold Alcox
Leopold Alcox, my distant relation,
Came to my flat for a brief visitation.
He's been here since February, damn and blast him!
My nerves and my furniture may not outlast him.
Leopold Alcox is accident prone,
He's lost my bath-plug, he's ruptured my telephone.
My antirrhinums, my motorbike, my sofa:
There isn't anything he can't trip over.
As he roams through my rooms, all my pussycats scatter,
My statuettes tremble, then plummet, then shatter.
My table-lamps tumble with grim regularity.
My cut glass has crumbled - and so has my charity.
Leopold Alcox, an uncanny creature,
He can't take tea without some misadventure:
He looks up from his tea cup with a smirk on his features
And a slice of my porcelain between his dentures.
He's upset my goldfish, he's jinxed my wisteria,
My budgie's gone broody, my tortoise has hysteria.
He cleans my teapots, my saucepans, with Brasso
And leaves chocolate fingerprints on my Picasso.
Leopold Alcox, never known to fail,
Working his way through my frail Chippendales.
One blow from his thighs, which are fearsomely strong,
Would easily fracture the wing of a swan.
I brought home my bird for some Turkish moussaka.
Up looms old Leopold; I know when I'm knackered.
He spills the vino, the great eager beaver,
Drenching her jump-suit and my joie de vivre.
Leopold Alcox. stirring my spleen;
You are the grit in my life's Vaseline.
A pox on you Alcox! You've been here since Feb'ry.
Go home and leave me alone with my debris.
So Leopold Alcox, my distant relation,
Has gone away home after his visitation.
I glimpsed him waving bye-bye this last minute -
Waving his hand with my door knob still in it.
Леопольд Олкокс
Леопольд Олкокс, мой дальний родственник,
Приехал ко мне ненадолго погостить
И торчит с самого февраля, чтоб ему ни дна, ни покрышки.
Мои нервы и моя мебель могут этого не выдержать.
С ним вечно случаются всякие неприятности:
Он потерял затычку от ванны, испортил телефон,
Разбил горшок со львиным зевом, сломал мотоцикл и диван.
Что ему в руки ни попадется — все вдребезги.
Когда он вламывается в комнату, все кошки бросаются врассыпную,
Статуэтки дрожат, падают и разбиваются,
Настольные лампы опрокидываются с удручающей регулярностью,
Хрусталь лежит в осколках, а с ним и мое терпение.
Леопольд Олкокс — поразительное создание,
Он даже чаю не может выпить без приключений.
Он, ухмыляясь, смотрит на вас поверх своей чашки
С кусочком моего фарфора в зубах.
Мои аквариумные рыбки не находят себе места, моя глициния в страхе трепещет.
Мой попугайчик впадает в тоску, а черепашка — в истерику.
Он моет посуду средством для полировки мебели
И оставляет шоколадные пятна на моем Пикассо.
Леопольд Олкокс никогда не упустит случая
Потоптаться вокруг моего ветхого антиквариата
Один легкий толчок его устрашающе могучих ляжек —
И все завитушки рассыпаются на куски.
Я привел к себе свою птичку, чтобы угостить турецкой мусакой.
Но я жестоко обломался, когда нарисовался старина Леопольд.
Он, эдакий медведь, разлил вино
И промочил насквозь ее блузку, испортив нам все удовольствие.
Леопольд Олкокс, моему терпению пришел конец!
С тобой жить, как наждаком подтираться!
Ты, чума тебя возьми, торчишь здесь с самого февраля!
Убирайся домой и оставь меня на моих руинах!
Леопольд Олкокс, мой дальний родственник,
Наконец отправился домой.
И в последний момент я мельком увидел, как он помахал мне на прощание
рукой, все еще сжимавшей мою дверную ручку.
У Тэкри есть довольно много песен, посвященных его исторической родине — Северному Йоркширу. Хотя он родился и рос в довольном большом городе — Лидсе — он почему-то видел свои корни в сельской местности — в частности, в Суэйдельской долине. Это довольно мрачное место — безлюдные торфяные и вересковые пустоши, окруженные каменистыми холмами. Люди там в основном занимаются овцеводством. Это — глубокая и беспросветная провинция. Достаточно сказать, что в конце 20 века там еще не везде было электричество.
Сейчас мы послушаем и посмотрим одну из самых трогательных песен о тех краях. Она называется «Молли Меткаф».
06. Old Molly Metcalfe (Молли Меткаф)
Old Molly Metcalfe
In Swaledale, North Riding of Yorkshire, sheep farmers used to, and some of them still do, count their sheep in a curious fashion. Not in the English way - “one, two three, four five”, but thus: “Yan, Chan, Tether, Mether, Pip, Azar, Sazar, Akka, Cotta, Dik, Yanadik, Channadik, Thetheradik, Metheradik, Bumfit Yanabum, Chanabum, Thetherabum, Metherabum, Jiggit”. Having thus reached twenty they then take a stone in the hand, representing the sheep that’s counted and if they have more than twenty sheep to count they begin again.
Yan, Chan, Tether, Mether, Pip
Azar, Sazar, Akka, Cotta, Dik.
Another twenty, another stone and again
Yan, Chan, Tether, Mether, Pip.
Another twenty again a stone and so they go.
Yan, Chan, Tether, Mether, Pip.
Not a right long time ago there was a shepherdess on a moor in Swaledale. Well, a shepherdess; “shepherdess” is a word for a woman with a pretty pinafore with petticoats, with a complexion and a cleavage. No this woman was a sheep minder. She was sent to mind sheep up upon the moor as soon as she was able — the age of eight. She scarcely left the cruel place and was found rotting with her ghastly sheep at about the age of twenty-eight. Here is a song for her.
Old Molly Metcalfe counting sheep
Yan tan tether mether pip she counted
Up upon Swaledale steep and bleak
Yan tan tether mether pip she said.
Grow little sheep come hail come snow
Yan tan tether mether pip she counted
Fine warm wool for a gentleman's shoulderblades
Yan tan tether mether pip she said.
Over the heather when the weather is cold
Yan tan tether mether pip she counted
Stiff Molly Metcalfe goes bow-leggedly
Yan tan tether mether pip she said.
Grow little sheep, come wind come rain
Yan tan tether mether pip she counted
Fine warm wool for a lady's counterpane,
Yan tan tether mether pip she said.
On her back in the bracken with frozen bones
Yan tan tether mether pip she counted
Daft Molly Metcalfe singing alone
Yan tan tether mether pip she said.
Grow little sheep, come death come dark
Yan tan tether mether pip she counted
No such wool for Old Molly Metcalfe,
Yan tan tether mether pip she said.
Молли Меткаф
Овцеводы Суэйлдельской долины, что в Северном райдинге графства Йоркшир, раньше считали, а некоторые до сих пор продолжают считать своих овец не по-английски one, two three, four, five, а вот таким забавным образом: “Yan, Chan, Tether, Mether, Pip Azar, Sazar, Akka, Cotta, Dik, Yanadik, Channadik, Thetheradik, Metheradik, Bumfit Yanabum, Chanabum, Thetherabum, Metherabum, Jiggit”. Досчитав таким образом до двадцати, они берут в руку камень и, если у них больше двадцати овец, начинают сначала: “Yan, Chan, Tether, Mether, Pip, Azar, Sazar, Akka, Cotta, Dik…” Следующая двадцатка — следующий камень и снова: “Yan, Chan, Tether, Mether, Pip, Azar, Sazar, Akka, Cotta, Dik…” и так далее
Не так давно там жила одна пастушка. Впрочем, пастушка — это неправильное слово. Пастушками обычно называют женщин в юбочках и передничках с оборками, с изящными формами и большим вырезом. А эта женщина была смотрительницей овец. Ее с самого раннего возраста — лет примерно с восьми — отправляли на болотистые торфяники присматривать за овцами. Однажды она не смогла выбраться из гнилого места, и ее нашли уже совершенно разложившейся рядом с ее с несчастными овцами. Ей было двадцать восемь лет. Эта песня про нее.
На холмах и полях Свейлдейла
Yan tan tether mether pip
Молли Меткаф считает овец
Yan tan tether mether pip
Пусть снег, пусть град — подрастайте, овечки!
Yan tan tether mether pip
Будет много теплой шерсти на плащи нашим джентльменам.
Yan tan tether mether pip
В морозную погоду по вересковому болоту
Yan tan tether mether pip
Бредет окоченевшая Молли Маткаф на подгибающихся ногах
Yan tan tether mether pip
Пусть дождь, пусть ветер — подрастайте, овечки!
Yan tan tether mether pip
Будет много теплой шерсти на одеяла для наших леди
Yan tan tether mether pip
Промерзнув до костей и упав навзничь в заросли папоротника
Yan tan tether mether pip
Глупая Молли Меткаф все поет
Yan tan tether mether pip
Пусть смерть, пусть мрак — подрастайте, овечки!
Yan tan tether mether pip
Теплая шерсть не для Молли Меткаф
Yan tan tether mether pip
И еще одна песня про Северный Йоркшир.
07. Go Little Swale (Беги, мой Суэйл)
Go Little Swale
Go, lowly Swale: go headlong down,
Down through your stony-faced meadows,
Your scowling hills, your crouching towns.
Go, little Swale, and I follow.
The taciturn hill farmers patiently still
Are pacing their hillside;
The po-faced sheep stare as they go.
The pinafored women go day after day
Making their hay
Down by the river edge where wagtails are trotting,
By Booze, by Muker, by Gunnerside, by Crackpot.
Go, little Swale: go headlong down,
Down through your stony-faced meadows,
Your scowling hills, your crouching towns.
Go, little Swale, and I follow.
The children are learning to leave you behind.
(Old men have time
to stare at the dead afternoons.)
The up-country bus takes them slowly but surely
Over the moorside.
Over the poor bridges that hunch there, all crook-back,
By Thwaite, by Grinton, by Healaugh, by Butter Tubs.
Go, little Swale: go headlong down,
Down through your stony-faced meadows,
Your scowling hills, your crouching towns.
Go, little Swale, and I follow.
Беги, мой Суэйл
Беги, мой Суэйл, беги не спеша
Мимо своих каменистых равнин,
Мимо угрюмых холмов, мимо приземистых городков.
Беги, мой Суэйл, а я за тобой.
Молчаливые фермеры спокойно меряют шагами
Свои холмистые участки,
Овцы надменно смотрят на них.
Женщины в передниках день за днем
Ставят для овец изгороди
Вдоль речного берега, где скачут трясогузки —
В Бузе, в Мьюкере, в Ганнерсайде, в Крэкпоте.
Беги, мой Суэйл, беги не спеша
Мимо своих каменистых равнин,
Мимо угрюмых холмов, мимо приземистых городков.
Беги, мой Суэйл, а я за тобой.
Ребятишки учатся тебя обгонять,
А у стариков есть время
Поглазеть на неподвижный полдень,
Пока деревенский автобус медленно, но верно
Везет их по торфяным болотам
Через бедные сгорбленные мосты
В Туэйте, в Гринтоне, в Хилоу, в Баттер Табс.
Беги, мой Суэйл, беги не спеша
Мимо своих каменистых равнин,
Мимо угрюмых холмов, мимо приземистых городков.
Беги, мой Суэйл, а я за тобой.
Уже много лет я безуспешно пытался переводить песни Тэкри. Я отчетливо видел, что это по всем показателям «мой репертуарчик», но у меня почему-то никак не выходило. И вот, готовясь к этому вечеру, я неожиданно для самого себя разговелся и таки перевел с грехом пополам одну его песенку. Более того: буквально позавчера при помощи моего друга, прекрасного музыканта Андрея Кудрявцева, я в один присест записал ее ознакомительную версию, и сейчас можно будет ее послушать. Только не стоит всерьез принимать качество исполнения и аранжировки — это, повторяю, только демо-вариант. Песня называется «Она говорит». Причем надо сказать, что у Джейка с этой вполне невинной, на мой взгляд, песенкой были большие неприятности. После того как он впервые исполнил ее на BBC, в студию обрушился буквально шквал писем и звонков, в которых разъяренные домохозяйки обвиняли его в сексизме, фаллократии и дискриминации женщин. Его даже на некоторое время отстранили от эфира.
А мы в это время в Советском Союзе думали, что подобный кретинизм возможен только у нас.
В этой песне, как и во многих других у Тэкри, явственно ощущается влияние Брассенса. У нее есть даже вполне конкретный прототип — это песня «Mysogenie a part» («Без женоненавистничества»). У Тэкри это, конечно, не перевод, но, так сказать, вариации на тему.
08. On Again! On Again! (Она говорит…)
On Again! On Again!
I love a good bum on a woman, it makes my day.
To me it is palpable proof of God's existence, a posteriori.
Also I love breasts and arms and ankles, elbows, knees;
It's the tongue, the tongue, the tongue on a woman that spoils the job for me.
Please understand I respect and admire the frailer sex
And I honour them every bit as much as the next misogynist.
But give some women the ghost of a chance to talk and thereupon
They go on again, on again, on again, on again, on again, on again, on.
I fell in love with a woman with wonderful thighs and hips
And a sensational belly. I just never noticed her lips were always moving.
Only when we got to the altar and she had to say "I do"
And she folded her arms and gathered herself and took in a breath and I knew
She could have gone on again, on again, on again till the entire
Congregation passed out and the vicar passed on and the choirboys passed through puberty.
At the reception I gloomily noted her family's jubilant mood,
Their maniacal laughter and their ghastly gratitude.
She talks to me when I go for a shave or a sleep or a swim.
She talks to me on a Sunday when I go singing hymns and drinking heavily.
When I go mending my chimney pot she's down there in the street,
And at ninety-five on my motorbike she's on the pillion seat
Wittering on again, on again, on and again and again.
When I'm eating or drinking or reading or thinking or when I'm saying my rosary.
She will never stop talking to me; she is one of those women who
Will never use three or four words when a couple of thousand will easily do!
She also talks without stopping to me in our bed of a night;
Throughout the sweetest of our intimate delights she never gives over.
Not even stopping while we go hammer and tongs towards the peak -
Except maybe for a sigh and a groan and one perfunctory shriek.
Then she goes on again, on again, on again on and I must
Assume that she has never noticed that she's just been interrupted.
Totally unruffled she is, and as far as I can see
I might just as well have been posting a letter or stirring up the tea!
She will not take a hint, not once she's made a start.
I can yawn or belch or bleed or faint or fart - she'll not drop a syllable.
I could stand in front of her grimly sharpening up an axe,
I could sprinkle her with paraffin, and ask her for a match -
She'd just go on again, on again, on again even more.
The hind leg of a donkey is peanuts for her, she can bore the balls off a buffalo.
"Mother of God," I cried one day, "Oh, let your kingdom come
"And in the meantime, Mother, could you strike this bugger dumb?"
Well, believe it or not, she appeared to me then and there:
The Blessed Virgin herself, in answer to my prayer, despite the vulgarity,
Shimmering softly, dressed in blue and holding up a hand.
I cocked a pious ear as the Mother of God began.
Well she went on again, on again, on again, on, and I
Will have to state how very much I sympathise with the rest of the family.
Give some women the ghost of a chance to talk and thereupon
They go on again, on again, on again, on again,
And again, and again, and again, and again
They will go on again, on again, on again, on again, on again, on again, on.
Она говорит…
Увидев красивую женскую попку, я счастлив весь день.
В изысканных формах ее я всегда нахожу подтверждень-
Е божьего промысла.
Нравятся также мне бюстик, и ножки, и глазки с огоньком,
Но Боже, скажи, для чего наделил ты женщин языком?
Да буду я правильно понят и дьявольски честен с собой:
Я чту слабый пол лишь настолько насколько чтить должен любой
Женоненавистник.
Но стоит им дать лишь повод малейший ротик свой открыть,
И будут они говорить, говорить, говорить, говорить, говорить, говорить!
Я встретил красотку и сразу же впал от любви в забытье,
Но не разглядел, к сожаленью, что милые губки ее
Все время шевелятся.
Лишь когда время пришло сказать ей «да» пред алтарем,
Красотка вдохнула поглубже и хлынула речь ее ручьем.
Она без умолку трещала, пока не слинял весь приход,
Несчастный викарий скончался, хор мальчиков вышел из под-
Росткового возраста.
Позже на свадебном ужине вся моя новая родня
Радостно и лицемерно твердила, как рады они за меня.
И с тех самых пор непрерывно и громко она тарахтит,
Когда я обедаю, бреюсь, дремлю, иль забывши про стыд,
Бухаю по-черному,
Лезу на нашу крышу ремонтировать трубу,
Гоню под сто на байке, чтобы испытать судьбу.
Она говорит, говорит, говорит, говорит без конца,
Когда я читаю, работаю, думаю и у творца
Молю снисхожденья
Она не из тех, кто в двух словах изложит мысль свою,
Когда есть возможность легко обойтись тысчонкой иль пятью.
Она говорит, говорит и не пробует останови-
Ться, даже во время супружеских ласк на ложе любви
Не сделает паузы.
Только когда мой натиск до нутра проймет ее,
Она для проформы вскрикнет — и сейчас же за свое.
И вновь говорит, говорит, говорит, и этот процесс
Не сможет, бесспорно, прервать никакой сексуальный эксцесс
В моем исполнении.
Этим не успокоишь ее безудержную прыть.
С таким уже успехом я мог бы, наверное, выйти покурить.
Да что там курить! Коль она начала свою речь,
Могу я рыгать, портить воздух, храпеть или кровью истечь —
Она и не чухнется.
Можно над ней стоять с ружьем, с колом иль с топором —
Ей нипочем буран, тайфун, пожар, потоп, погром —
Она все равно говорит, сыплет бред, как горох из мешка,
Ее разговоры всех мух переморят и даже быка
Затрахают до смерти.
К Деве Святой я взмолился: «О сверши одно из двух:
Чтоб эта тварь онемела или чтоб я утратил слух».
Тут — верьте иль нет, — но в связи с моей скромной мольбой или без
Пресветлая Дева практически сразу явилась с небес
Ко мне, недостойному.
Вся в голубом сиянье, величава и горда.
Я с трепетом притих, склонил колени, и тогда
Она начала говорить, говорить — ясно ль вам, почему
Сейчас же проникся глубоким сочувствием я ко всему
Святому Семейству?
Ведь стоит дать женщине повод малейший ротик свой раскрыть,
И будет она говорить, говорить, говорить, говорить, говорить, говорить!
А сейчас мы послушаем одну из самых красивых песен Джейка Тэкри. В качестве ее сюжета Джейк использовал новеллу известного английского поэта и прозаика Лоуренса Ли. Эту трогательную историю Джейк переложил виртуозными стихами и написал к ним очаровательную мелодию. К сожалению, человек, пишущий такие песни едва ли может рассчитывать на широкую популярность. Один из продюсеров Джейка так и сказал ему: «Если ты будешь писать такие длинные песни, можешь раз и навсегда забыть о коммерческом успехе».
09. The Blacksmith and the Toffeemaker (Кузнец и ирисница)
The Blacksmith and the Toffeemaker
He was a blacksmith by trade; he used to live on his own.
She was a little old maid; she was all gristle and bone,
Just a crone that you might not have fancied yourself;
She was not born to attract. She was lined up for the shelf
If it were not for the fact the blacksmith loved her well,
He loved her like hell. He used to grunt and sigh, fit to die.
But from afar; for he was shy, as blacksmiths often are.
She made a meagre livelihood from her home-made toffee that she'd sell
Up and down the neighbourhood to a butterscotch and caramel clientele.
And optimistically, she used to think that she would get a husband yet.
She was far too modest to wink, to proud to be coquette -
You bet! 'Cos she'd got a squint, she was skinny, she was skint.
It never seemed that she, so palpably bizarre and banal,
Could ever be a femme fatale.
Time has no time to spare and the years went by, as they must.
The spinster shivered with despair and the blacksmith sweated with lust, fit to bust.
Until one day she went into the church, her simple heart to unclose:
"Lord, don't leave me in the lurch. Don't turn up your nose.
God knows I'm not much cop but my legs go up to the top.
Oh tell me why you've passed me by.
And, if you can, dear Lord on high, get me a man!"
She, she was in for a shock, for high in the tower like a bird
The smith was mending the clock, and he had overheard every word.
He nearly fell off his perch with delight! But, stout fellow, he kept his head;
He didn't snigger as a lot of men might but in the tones of Jehovah instead
He said: "You're not bereft. There's a good lad left.
He's nothing flash but still reliable, staunch and true.
Dear daughter will, will a blacksmith do?"
The spinster's eyes opened wide when she heard the Almighty One.
In a trembling voice she replied, "Lord, any man is better than none".
Whereupon the joyous blacksmith went home at the trot,
Dressed up to kill in a tick. Went and asked her if she'd have him or not
And she said yes damn quick, because she knew her state. It's daft to wait
When love is overdue; to miss your cue, delay or demur
In answer to a little cri de coeur.
This is as much of a romance as all of the others that you get -
And not so much a song and a dance as your Romeo & Juliet; nor as wet.
Because their love didn't go to their head. No call to go berserk.
The spinster went up to bed and the blacksmith went to work.
Don't smirk! Such loves are few; they were happy, they were true;
They knew their hearts' desires. As love requires, with some deceits,
He used his fires to boil up her sweets.
Кузнец и ирисница
Он был обыкновенным кузнецом и привык жить один,
А она была настоящей каргой, костлявой, хрящеватой
И такой страшной, что во сне не приснится.
Она была старой девой и, без сомнения, ею бы и осталась,
Если бы не случилось так, что кузнец полюбил ее.
Он влюбился в нее по уши и буквально умирал от любви,
Кряхтел, вздыхал, но издалека,
Потому что был очень застенчив,
Как это часто водится у кузнецов.
Она еле-еле зарабатывала на жизнь самодельными ирисками,
Которые продавала сладкоежкам и сластенам по всей округе.
Но она все-таки надеялась, что когда-нибудь сумеет выти замуж.
Она была слишком скромна, чтобы строить глазки,
Слишком горда, чтобы кокетничать. Еще бы!
Она же была косоглазой, тощей и с жидкими волосенками.
Было трудно себе представить, что она, такая болезненно-странная
И в то же время обыкновенная, могла бы стать для кого-то
Роковой женщиной.
Время не стоит на месте, и годы шли своим чередом.
Старая дева томилась в отчаянье, а кузнец доходил до ручки
От неразделенного вожделения.
И вот однажды она отправилась в церковь
И обратилась к богу с немудрящей молитвой:
«Господи, не покинь меня в моих горестях,
не вороти нос! ты знаешь: я не бог весть что,
Но я не могу больше ждать. Скажи, почему
Ты обходишь меня стороной? И если ты можешь,
О Всевышний, пошли мне мужчину!»
Она была бы в шоке, если б знала,
Что на самой верхотуре, усевшись, как птица на жердочке,
Кузнец в это время чинил башенные часы и слышал каждое слово.
От радости он чуть навернулся со своего насеста,
Но он был не дурак и взял себя в руки.
Вместо того чтобы глупо хихикать, как большинство мужиков,
Он трубным гласом возгласил: «Дитя мое, не надо отчаиваться.
Есть у меня для тебя один хороший парень.
Он ничем особенным не блещет,
Но это верный и надежный человек —
На него можно положиться.
Скажи, дочь моя, подойдет ли тебе кузнец?»
Услышав речь Всемогущего,
Старая дева в изумлении широко раскрыла глаза
И произнесла дрожащим голосом:
«Господи, да любой мужчина лучше, чем никакого».
И тогда счастливый кузнец рысью побежал домой,
На скорую руку переоделся и явился к ней делать предложение.
Конечно, она чертовски быстро согласилась — в ее-то положении!
Когда любовь и так приходит с опозданием, глупо чего-то ждать.
Можно упустить свой шанс, если колебаться, откладывать на потом
И вовремя не откликнуться на сердечный призыв.
Эта любовная история ничуть не хуже, чем любая другая.
Разве что она не такая попсовая и слезливая,
Как ваши «Ромео и Джульетта».
Потому что любовь не застилала им глаза
И не сводила с ума.
Старая дева легла спать, а кузнец отправился на работу.
Нечего ухмыляться! Такую любовь встретишь нечасто.
Они были счастливы и верны друг другу.
Они знали свои сокровенные желания.
И ради этой любви кузнец с помощью небольшой уловки
Растопил на своем огне ее ириски.
Сюжет следующей песни в точности повторяет сюжет песни Брассенса «Пупок жены сотрудника полиции». То есть буквально один в один. Причем и сюжет «пупка» придумал тоже не Брассенс. Это довольный распространенный комедийный сюжет, известный чуть ли не с античной литературы: когда у человека есть какое-то дурацкое желание, которому он посвящает всю свою жизнь, и что из этого получается.
10. A vicar’s missus (Жена викария)
A vicar’s missus
Your Worship…
I want to kiss a vicar’s missus,
Your worship, I appeal to you.
I want to kiss a vicar’s missus -
Any old vicar’s missus will do.
I’ve kissed the wives of tax inspectors
Bank managers’ madames galore
The better halves of rent collectors
One little kiss but nothing more, Your Worship
I really need a vicar’s missus
I can’t get it from my mind
It’s not because I am lubricious
I am religiously inclined
Holy Mother Church has felt my onslaught
I’ve chased the wives of clergy all me life
I once embraced a bishop’s consort
That doesn’t count, she wasn’t his wife, Your Worship
I’ve kissed the wives of many a copper
Sergeants, inspectors, plain clothes men
One little peck, nothing improper
It’s not a thing I’d do again
I’ve kissed my way through most professions
Grocers, landlords, aristocracy
I kissed your wife at the petty sessions
Milord you have my sympathy, Your Worship
I really need a vicar’s missus
I shall be rapid and discreet
Without a vicar’s missus’s kisses
My collection is incomplete
It’s not as if I’d loot or ransack
His property, his premises
I’d never knock a vicar’s knick knacks
Just give his wife a little kiss, Your Worship
I once had one within my clutches
At Evensong she puckered me up her lips
I left the vicarage on crutches
Converted by the curate’s crucifix
But when I go to Hell or Hades
I’ll get the answer to my prayer
’Cos all such vicars and their ladies
They’ll all be there, they’ll all be there.
Жена викария
Ваша честь, я хочу поцеловать жену викария
Ваша честь, я взываю к вам.
Я хочу поцеловать жену викария —
Мне сойдет любая независимо от возраста
Я целовал жен налоговых инспекторов,
Банковских служащих,
Прекрасных половин сборщиков арендной платы —
Всего лишь целовал — ничего больше, ваша честь.
Мне очень нужна жена викария,
Я не могу выбросить это из головы.
Не потому что я такой аморальный тип —
Напротив, я всегда чувствовал склонность к религии.
Пресвятая Церковь была целью моих устремлений —
Я преследовал жен духовенства всю жизнь.
Однажды мне даже удалось обнять спутницу епископа,
Но это не считается — она не была его женой, ваша честь.
Я целовал жен многих сержантов полиции,
Инспекторов и агентов в штатском.
Только невинный поцелуй — ничего предосудительного,
Но я бы не хотел повторить это еще раз.
Я отметился поцелуями в самых разных кругах общества —
Среди торговцев, землевладельцев, аристократов.
Я целовал даже вашу жену, пока вы заседали в суде —
Милорд, примите мое искреннее сочувствие, ваша честь.
Мне действительно необходима жена викария.
Это пройдет быстро и целомудренно.
Без поцелуя жены викария
Моя коллекция останется неполной.
Не то чтобы я покушался
На его неприкосновенную собственность.
Я не прикоснусь к его маленьким сокровищам,
А просто подарю его жене легкий поцелуй, ваша честь.
Однажды во время вечерни
Мне представилась такая возможность.
Но из дома викария я ушел на костылях —
Так его помощник отделал меня распятием.
Наверно, мои мечты сбудутся,
Только когда я попаду в ад и в преисподнюю,
Ведь все викарии и их жены
Непременно будут там.
Общеизвестна любовь англичан к домашним животным. И у Джейка, как и всякого англичанина, много песен про них. Причем отношение к ним у англичан очень персонифицировано. Вот, скажем, у того же Брассенса, который был известен своей любовью к котам и кошкам, они тоже упоминаются довольно часто. Но упоминаются как-то вообще и даже преимущественно во множественном числе — не фигурирует ни одного имени. В песнях Джейка все по-другому. Каждое его животное — это вполне конкретная личность со своим характером и с целой историей взаимоотношений с хозяином и окружающим миром. У Джейка есть песни про кошек, про овец, про быка, про петуха, но сейчас мы послушаем песню по собаку по имени Улисс. Текст этой песни обильно насыщен изящными внутренними рифмами и прочими версификационными трюками.
11. Ulysses (Улисс)
Ulysses
When Ulysses comes home
He always greets me with an open heart
But you will see
how Ulysses
Has taken my life apart
I've got a dog called Ulysses
He plays all day in the park
Sniffing at his friends and the chestnut trees
And chasing cats 'til after dark
When my Ulysses comes home
(wag wag woof woof)
His tail in the air
His usual exuberance
Is awfully hard to bear
When I stumble home at night I'm jaded and stale
And so I try to take a little repose
I don't want waking up with a happy tail
I don't want a kiss from a big wet nose
When my Ulysses comes home
(wag wag woof woof)
He gets on my wick
For Ulysses communicates
His love with a snuffle and a lick
I like to sit in my fireside chair
Watching telly 'til the epilogue
In a semi-coma and without a care
And I would do if it were not for my bloody dog
When my Ulysses comes home
(wag wag woof woof)
Like a maniac
Its useless to pursue my viewing
So I've sent my television back
I tried to climb the social scale
And so I organised a little do
Some very posh people came to my cocktail
But at half-past seven my party was through
When my Ulysees came home
(wag wag woof woof)
I knew I was sunk
My guests
were not at all impressed
And they left when my dog got drunk
I brought my sweetie home one night
And we both knew that this was it
Sipping Chianti by candlelight
We were getting to a very important bit
When my Ulysees came home
(wag wag woof woof)
He broke the spell
Intruding on my beautiful
Romance like a hound from hell
My one solution is quick and grim
A little bottle of cyanide
I can't bring myself to get rid of him
I shall have to perform a suicide
So when Ulysees comes home
(wag wag woof woof)
Home for his tea
He'll have to cry a little bit
For having given so much love to me.
Улисс
Когда Улисс возвращается домой,
Он всегда приветствует меня от всей души.
Но сейчас вы поймете, как Улисс
Подкосил под корень всю мою жизнь.
У меня есть пес по кличке «Улисс».
Он целыми днями играет среди каштанов в парке,
Обнюхиваясь со своими приятелями
И гоняясь за кошками до темноты.
Но когда Улисс возвращается домой
(гав-гав, уф-уф), радостно виляя хвостом,
избыточные проявления его чувств
очень трудно переносить.
Я вечером вваливаюсь домой выжатый как лимон
И хочу немного покоя и тишины.
Мне совсем не нужно этого счастливого размахивания хвостом
И тычков большого мокрого носа.
И когда Улисс возвращается домой
(гав-гав, уф-уф), он ужасно действует мне на нервы,
потому что выражает свою любовь
обнюхивая и облизывая меня с ног до головы.
Я бы хотел беззаботно сидеть в кресле у камина
И тупо в полудреме досматривать сериал.
И я бы, несомненно, так и делал,
Если бы не этот проклятый пес.
Но когда Улисс возвращается домой
(гав-гав, уф-уф), он как будто сходит с ума.
Продолжать смотреть уже бессмысленно,
И телевизор пришлось сдать обратно в магазин.
Я попытался подняться в общественном мнении
И организовал небольшую вечеринку.
Самая шикарная публика собралась ко мне на коктейль,
Но в половине восьмого праздник закончился.
Когда Улисс вернулся домой
(гав-гав, уф-уф), я понял, что погиб.
Моим гостям совершенно не понравилось,
Что мой пес нализался, и все они разошлись по домам.
Как-то вечером я пришел домой с подружкой.
Потягивая кьянти при свечах,
Мы оба чувствовали себя прекрасно
И готовились к чему-то очень большому и важному.
Но когда Улисс вернулся домой
(гав-гав, уф-уф), он словно адский пес
Разрушил эту идиллию
И грубо прервал нашу романтическую связь,
И тогда я пришел к суровому решению:
Мой единственный выход — пузырек цианида.
Но я не могу заставить себя избавиться от него,
И поэтому мне придется покончить с собой.
И когда Улисс вернется домой
(гав-гав, уф-уф) к своему ужину,
Он немного всплакнет,
О том, что слишком сильно меня любил.
Следующая песня — и сама ситуация описанная в ней, и то как это сделано и с поэтической, и с музыкальной точки зрения — это еще один образец немного абсурдного викторианского английского юмора. Действие песни происходит в парке, а действующими лицами являются памятники — статуя безымянной нимфы и памятник Роберту Уолполу, выдающемуся английскому политическому деятелю начала 18 века. А повествование ведется от лица двух пьяных забулдыг, которые в полицейском участке рассказывают про чудеса, которые они видели с пьяных глаз, обращаясь поочередно к констеблю, инспектору и к судье. Песня так и называется «Статуи».
12. The Statues (Статуи)
The Statues
Closing time on Saturday it was dark.
Me and Uncle Samuel were lying in the park,
Toes towards the moonlight, noses in the flower beds.
But we know that what we saw, we saw.
She was naked. She was cast in bronze, in bronze,
Standing in the lake amidst the corporation swans.
He was millstone grit. He was Sir Robert Walpole.
And we know that what we heard, we heard.
"Lady is the water cold tonight,
Or does the silky moonlight warm your heart to me?
Or must I hanker for a hundred years again
And never-endingly gaze upon your flanks, your face?"
Well, me and my Uncle Sam, oh Constable, well, we were right on her side.
Poor darling, she was shy and she had her pride,
and nowhere to hide.
We were there: we saw the aged sire
Shaking with a century of petrified desire,
Climbing from his pedestal all stiff and sooty.
And we know that what we saw, we saw.
He began to tremble and to sway-ay-ay.
We were drunk as penguins but we saw him clear as day
Clumping to the water's edge, Sir Robert Walpole,
And we know that what we heard, we heard.
"Lady is the water cold tonight?
Is it the milky moonlight warms my heart to you?
Well let the devil take the park attendant first!
My heart may burst,
so I'm not waiting any longer lady!"
Me and my Uncle Sam, Inspector, well, then we both got to our feet.
Poor darling she was sweet
and not very old,
and awfully cold.
We rolled up our sleeves, we got to work,
Went for him like buffaloes, like windmills gone berserk.
He fought like a tiger - we've got the scars to prove it -
And we know that what we've got we've got.
We hung on like death, we did our best.
He was big and gritty and he fought like one possessed
He was much too good for us was Robert Walpole,
He put us down and out and he strode on.
Lady was the water cold last night?
Was it the creamy, dreamy moonlight warmed your heart?
Oh little nymph, we both did what we could,
But it's so strange:
you're infinitely changed
today.
Well, me and my Uncle Sam, your Worship, well, we both feel something's not right:
Today she wears a smile, her face is alight,
and her eyes are bright,
Ever so bright,
Awfully bright.
Статуи
Субботней ночью, когда в барах уже не наливали,
Мы с дядюшкой Сэмюэлем валялись в парке
Пятками к небу и носами в клумбу,
Но мы видели то, что мы видели.
Она была обнаженной и отлитой в бронзе
И стояла посреди озера в компании стаи лебедей.
Он был из грубого камня. Его звали сэр Роберт Уолпол,
И мы слышали то, что мы слышали.
«Леди, не холодна ли вода сегодня ночью?
Может быть, нежный лунный свет согреет ваше сердце и обратит его ко мне?
Неужели мне томиться еще сотню лет,
Бесконечно разглядывая ваше лицо и ваши ягодицы?»
Тут, констебль, мы с дядюшкой Сэмом
Были целиком на ее стороне.
Она, бедняжка, так стеснялась. Ведь у нее была собственная гордость,
А спрятаться-то негде.
А потом мы собственными глазами увидели, как этот престарелый самец,
Трясясь от векового неутоленного вожделения,
Весь почерневший и окаменевший, слез со своего пьедестала.
Да, мы видели то, что мы видели.
Он начал дрожать и раскачиваться.
Мы были пьяны в стельку, но видели ясно как днем:
Сэр Роберт Уолпол тяжелыми шагами направился к воде.
И мы услышали то, что услышали.
«Леди, не холодна ли вода сегодня ночью?
Может быть, млечный лунный свет согреет ваше сердце и обратит его ко мне?
Пусть смотритель парка катится к дьяволу!
Леди, мое сердце разрывается, и я не буду больше ждать!»
Тут, инспектор, мы с дядюшкой Сэмом
Поднялись на ноги.
Она, бедняжка, была такой симпатичной
Не слишком старой, но ужасно холодной.
Мы засучили рукава и взялись за дело.
Мы двинулись на него, как разъяренные быки,
Размахивая руками, словно ветряные мельницы,
Он сражался как тигр — посмотрите на наши ссадины, —
И мы получили то, что получили.
Мы стояли насмерть, мы старались изо всех сил,
Но он был огромный, тяжелый и дрался как одержимый.
Куда нам было до сэра Роберта Уолпола —
Он просто вырубил нас обоих и зашагал дальше.
Леди, не была холодна вода прошлой ночью?
Или мягкий и призрачный лунный свет согрел ваше сердце?
О, маленькая нимфа! Мы оба сделали все, что могли,
Но как странно: вы сегодня бесконечно изменились.
Тут, Ваша честь, мы с дядюшкой Сэмом
Сразу почувствовали что-то неладное.
Сегодня она улыбалась, ее лицо светилось,
А глаза ярко блестели. невероятно ярко,
Так ярко, как никогда.
А сейчас мы послушаем мою самую любимую песню у Джейка Тэкри. Она называется «Баллада о Билли Кершо». Ее идея была, без сомнения навеяна песней Брассенса «Дон Жуан», но здесь Джейк гораздо глубже и самостоятельней разработал тему. Текст ее снова поражает виртуозным поэтическим мастерством и практически делает ее невозможной для поэтического перевода, а подстрочник этого блеска, конечно, ни в коей мере не передает. Так что вам придется поверить мне на слово.
13. The Ballad of Billy Kershaw (Баллада о Билли Кершо)
The Ballad of Billy Kershaw
He was small and baggy-trousered, he was nondescript and shy,
But in his breast there burned a sacred flame,
For women melted and surrendered when they looked into his eyes.
(Little Billy Kershaw was the name, by the way,
He worked as a country ploughman, so they say.)
Oh Lothario and Casanova, mighty Don Juan,
Those legendary goats of days of yore -
Billy was better, with his eyes closed, on one leg and with no hands!
(A trick which he could actually perform, by the way,
Spectacular, but dodgy, so they say.)
He never did it for the profit of it, never for applause,
Only the silvery laughter that it caused.
There was a difference in that Billy Kershaw never picked the best,
The beautiful, the golden ones that most men would,
But the ugly ones, the poorest, the despised, the dispossessed.
(Where else would a hunchback get a cuddle, by the way?
Harelips can kiss, or so they say.)
And so the shop-girl with the whiskers, or the limping shepherdess,
The squinting barmaid (her with the pocky skin),
Even the horse-like countess with the teeth and meagre breasts
(Which in fact had often harboured Billy's chin, by the way,
Haughty but snug, so they say).
He never did it for the profit of it, never for applause,
Only the common comfort that it caused.
Many a poor distracted Catholic, rating Billy over Lourdes,
Came smiling down his staircase, all her frenzy gone.
And the husband, far from angry, would be chuffed that she was cured
(And buy him a pint in the local later on, by the way;
Horses for courses, as they say).
He responded to the colonel's widow's desperate appeal
In the colonel's house upon the colonel's tiger skin,
And in the potter's shop, the potter's wife upon the potter's wheel
(Which was steadily continuing to spin, by the way,
A right tour de force, so they say).
But never ever for the profit of it, never the applause,
Only the passing happiness it caused.
But soon the news of Billy Kershaw and his life-enhancing powers
Became across the county widely known,
And by his cottage gate the coachloads waited patiently for hours.
(The drivers made a bundle going home, by the way,
Their caps were full of silver, so they say.)
And the village did a roaring trade in teas and souvenirs,
In ash trays and the local watercress.
Until Billy, disillusioned, simply ups and disappears.
(Leaving no forwarding address, by the way,
Could be anywhere at all, or so they say.)
But it was not for the profit of it, not for the applause,
Only the consolation that it caused.
If there should be a sad, neglected, wretched woman in your life,
It could well be that Billy's near at hand;
Perhaps your auntie or your daughter, or your mother or your wife.
(And when did you last see your grandma, by the way?
No genuine case is ever turned away.)
He's no rascal, he's no charlatan, no mountebank, no snob;
Whoever you are, he'll treat you just the same.
He is small and baggy-trousered, and he does a tidy job
(Little Billy Kershaw is the name, by the way;
He worked as a country ploughman, so they say.)
But never ever for the profit of it, never the applause,
Only the common comfort that it caused.
If you find that Billy's ballad is extravagant, or trite,
Offensive, irrelevant, or untrue,
That may well be, but here's a moral which will make us feel all right
(A moral which may well apply to you, by the way;
Takes one to know one, as they say).
If you're ugly, if you're weak, or meek, or queer, form a queue
And the rest of us will travel from afar
And systematically we'll do to you what Billy used to do -
But more regular and always twice as hard, by the way,
Mea culpa, mea culpa, as they used to say.
Баллада о Билли Кершо
Он был невзрачным и застенчивым коротышкой
В мешковатых штанах, но в его груди горел такой огонь,
Что женщины таяли и сдавались, стоило им взглянуть в его глаза.
(Между прочим, его звали малыш Билли Кершо,
и, как говорят, он был обычным деревенским парнем).
Лотарио, Казанова, блистательный Дон Жуан,
Легендарные самцы былых времен,
Билли с закрытыми глазами и одной левой мог им дать сто очков вперед
(Что он, между прочим, неоднократно демонстрировал —
Эффектно и, как говорят, довольно деликатно).
Но он никогда не делал этого ради выгоды или дешевого успеха,
А только ради серебристого женского смеха.
Разница была еще в том, что Билли Кершо никогда не выбирал
Самых лучших, самых красивых и самых богатых, как делало бы большинство мужчин,
А наоборот — самых уродливых, самых бедных, презираемых и отвергнутых
(Между прочим, кто еще приласкает горбунью?
А ведь заячья губа, как говорится, тоже хочет поцелуев).
Таких, как усатая продавщица, хромая пастушка,
Косоглазая и рябая официантка
Или даже графиня с лошадиными зубами и тощими сиськами,
в которые Билли порой утыкался подбородком.
(Как говорится, что за честь, если нечего есть).
Но он никогда не делал этого ради выгоды или дешевого успеха,
А только чтобы немного утешить.
Многие озабоченные католички находили, что визит к Билли
Помогает им лучше, чем паломничество в Лурд,
И, улыбаясь, выходили от него совершенно удовлетворенными.
А их счастливые мужья не думали злиться
И, между прочим, угощали Билли пивком в местном кабачке
(Как говорится, на то и петух, чтоб кур топтать).
В полковничьем доме на тигровой шкуре
Он утолял отчаянные вожделения его вдовы,
А в гончарной мастерской утешал жену гончара
Прямо на гончарном кругу,
который, между прочим, продолжал крутиться —
как говорят, это был настоящий tour de force.
Но он никогда не делал этого ради выгоды или дешевого успеха,
А только ради мимолетной радости.
Но вскоре слава о целительных способностях Билли
Разлетелась по всему графству,
И теперь возле его дома часами терпеливо стояли туристические автобусы
(Между прочим, водители зашибали бешеные бабки
И, как говорят, увозили домой полные фуражки серебра).
А в деревне буйно расцвела торговля сувенирами —
Чашками, пепельницами, а заодно и местным кресс-салатом.
Но тут Билли все это надоело, он быстро собрался и исчез
и, между прочим, не оставил даже адреса.
Говорят, он теперь может быть где угодно.
Но это было не ради выгоды или дешевого успеха,
А только из сострадания.
Если в твоей жизни есть несчастная, убогая, заброшенная женщина,
Ищи Билли около нее.
Это может быть твоя тетка, твоя дочь, твоя мать или жена
(и, между прочим, когда ты последний раз навещал свою бабушку?) —
Ни от чего нельзя зарекаться.
Он не мошенник, не жулик, не шарлатан и не сноб —
Кто б ты ни был, он со всеми держится одинаково.
Но коротышка в мешковатых штанах отлично делает свое дело.
(Между прочим, его зовут малыш Билли Кершо,
и, как говорят, он обычный деревенский парень).
Но никогда не делает этого ради выгоды или дешевого успеха,
А только чтобы немного утешить.
Возможно, эта баллада покажется кому-то банальной, или оскорбительной,
Или лживой, или чересчур экстравагантной, или вообще никому не нужной.
Пусть так. Но в ней есть мораль, которая успокоит критиков
(между прочим, она сгодится и для тебя)
И, как говорится, поможет всем нам лучше понять друг друга.
Уродливые, больные, слабые, ущербные, становитесь в очередь!
А мы все поспешим издалека
И будем делать для вас то, что обычно делал Билли
(И, между прочим, более регулярно и с удвоенной энергией)
Mea culpa, mea culpa, как говорят в таких случаях.
И последней нашей песней сегодня будет одна из первых песен Джейка «Распоряжения на случай смерти Джейка Тэкри», написанная в то время, когда он еще целиком находился под влиянием Брассенса. Но определенная самостоятельность чувствуется уже и в ней. Так, у русского слушателя она даже может вызвать ассоциации с прекрасным фильмом «Не горюй».
14. The Last Will and Testament of Jake Thackray (Распоряжения на случай смерти Джейка Тэкри)
The Last Will and Testament of Jake Thackray
I,
the under-mentioned,
by
this document
Do declare my true intentions,
my last will, my testament.
When I turn up my toes, when I rattle my clack, when I agonise,
I want no great wet weepings, no tearing of hair, no wringing of hands, no sighs,
no lack-a-days, no woe-is-me's and none of your sad adieus.
Go, go, go and get the priest and then go get the booze, boys.
Death, where is thy victory?
Grave, where is thy sting?
When I snuff it bury me quickly,
then let carousels begin -
But not a do with a few ham sandwiches, a sausage roll or two and "A small port wine, please".
Roll the carpet right back, get cracking with your old Gay Gordons
And your knees up, shake it up, live it up, sup it up, hell of a kind of a time.
And if the coppers come around, well, tell them the party's mine, boys.
Let best beef be eaten,
fill every empty glass,
Let no breast be beaten,
let no tooth be gnashed.
Don't bother with a fancy tombstone or a big-deal angel or a little copper flower pot:
Grow a dog-rose in my eyes or a pussy-willow But no forget-me-nots,
no epitaphs, no keepsakes; you can let my memory slip.
You can say a prayer or two for me soul then, but - make it quick, boys.
Lady, if your bosom is heaving
don't waste your bosom on me.
Let it heave for a man who's breathing,
a man who can feel, a man who can see.
And to my cronies: you can read my books, you can drive around in my motor car.
And you can fish your trout with my fly and tackle, you can play on my guitar,
And sing my songs, wear my shirts. You can even settle my debts.
You can kiss my little missus if she's willing then, but – no regrets, boys.
Your rosebuds are numbered;
Gather them now for rosebuds' sake.
And if your hands aren't too encumbered
Gather a bud or two for Jake.
Распоряжения на случай смерти Джейка Тэкри
Я, нижеупомянутый, объявляю в этом документе
Свои истинные намерения и распоряжения на случай моей смерти.
Когда я протяну ноги, когда я издам предсмертный хрип,
Когда я начну загибаться, Я не хочу никаких сопливых рыданий, рванья волос,
заламыванья рук и печальных вздохов, никаких «увы!», никаких «о горе мне!»
и всех этих трогательных прощаний.
Поскорей позовите священника,
а сами отправляйтесь за бухлом, парни!
Смерть, где твоя победа? Могила, где твоя ловушка?
Когда я отдам концы, заройте меня по-быстрому и начинайте попойку.
Но не легкую вечеринку с парой сэндвичей, булочками с сосиской
и «немного портвейна, пожалуйста».
Скатайте к чертовой матери ковер и отчебучьте наш старый Гей Гордонс,
выкидывайте коленца позабористей и поотвязней,
ешьте, пейте и веселитесь, сколько влезет,
А если копы начнут возникать, скажите им, что это мой праздник, парни!
Пусть на столах стоит лучшее мясо и не будет пустых стаканов.
И давайте обойдемся без сломанных ребер и выбитых зубов
Не морочьте себе голову дурацкой надгробной плитой,
помпезным ангелом и цветочным горшочком,
лучше посадите на моей могиле дикий шиповник или иву,
вот только не надо незабудок, эпитафий, памятных альбомов —
обо мне не нужно помнить долго.
Можете прочесть за упокой моей души пару молитв, но покороче, парни.
Леди, пусть ваша грудь вздымается не для меня,
А для того, кто еще жив и в состоянии видеть и чувствовать.
А вы, ребята, можете читать мои книги, кататься на моем автомобиле,
Ловить форель моими удочками, играть на моей гитаре,
Петь мои песни, носить мои рубашки,
Можете даже расплатиться с моими долгами.
Вы можете развлечься с моей подружкой, если она захочет,
Но никаких сожалений, парни.
Цветы на вашем жизненном пути сочтены —
Рвите их сейчас, ради них самих.
А если у вас будут не так заняты руки,
Сорвите цветок-другой за Джейка.
В заключение скажу, что похороны Джейка прошли в полном соответствии с его завещанием. После короткого отпевания в церкви немногочисленные друзья отправились в ближайший паб и устроили там шумную попойку.
